Алезаренко Надежда

Интервьюеры: Bianca Tone (Austria), Новоселова Антонида (Россия), Юлия Апанасенко (Украина)

Меня зовут Алезаренко (Шевченко) Надежда. Я родилась 21 марта 1929 года в городе Константиновка Донецкой области. Детство я провела в Кондратьевке со своей семьей. С 1922 года мой отец работал на заводе Красный Октябрь.

В Германию я попала в 1942 году. Я с девчатами бегала на вокзале, а немцы нас подхватили и в вагоны. Даже родители не знали. Страшное дело. Я даже не представляю, как мы туда добирались, знаю только что на одном поезде. Жили и работали мы в лагере в городе Ремшайт. Жили мы в бараках под проволкой колючей. В бараке нас много было, и молодежь и старики и семьи. Лагерь назывался «Центральный». На заводе, около которого мы жили, делали снаряды, военный был завод. К нам приходили вагоны с кирпичом, и мы должны были их в склад перегружать. Нас  в группе было 10 человек: 6 девок и 4 бабы. Немец нами командовал. Хороший был немец, он нас прятал, чтобы мы отдыхали, и просил, чтоб мы тихонько сидели и не пели. У нас же в группе было 10 человек, так он каждый день давал одному из нас карточки на хлеб. Помогал нам. Кормили в столовой брюквой и шпинатом. Гадость редкая. Хорошее или плохое, но все равно ели. За работу нам ничего не платили. Выходные были только тогда, когда у немцев праздники были. Работали мы с утра до 5 вечера. А в лагере сидели да разговаривали. Там все друзья. Немцы не такими плохими были, как все говорят, максимум, что могли так это покричать на нас.

Американцы нас освобождали. Бомбили страшно, но зато освободили и выпустили на волю. Вышли на улицы и нам разбивали витирины в магазинах и говорили, берите что хотите. Вот тогда мы уже начали жить. А как самолеты гудели... страшное дело. Нас потом американцы забрали, а потом англичане, там не понятно было, чьи мы люди. Мы уже не работали, нас намного лучше кормили, жизнь стала налаживаться. Некоторые в Америку уехали, а я ждала, когда нас в Украину отправят.

На машинах и на поезде нас везли долго, но зато домой. Родителям уже сообщили, что мы едем, так что они нас на вокзале ждали. Все встретили меня очень хорошо, радости много было. Город наш весь разрушенный был, так что когда приехали там строили что-то, восстанавливали.

После возвращения в Константиновку было все. И презирали и обижали сначала, но все равно мы потом привыкли.

Война не нужна. Что угодно пусть будет только не война и не холод. Все должны жить в мире.

Балашова Екатерина Филипповна

Расскажите о себе

Меня зовут Балашова Екатерина Филипповна. Я родилась 7 ноября 1925 года в семье колхозников, в деревне Людское, Сосковский район, Орловская область. Моя семья состояла из 6 человек: мать, отец, я и три брата. Один из моих братьев погиб еще в Финляндской войне, а второй участвовал в великой отечественной, умер после второй мировой войны. А третий самый меньший живет сейчас в Орловской в области.

Расскажите о жизни перед войной

До начала войны я окончила 8 классов, жила с родителями. Детство проходило как и у всех.

Вы помните, как вас забрали в Германию?

В первый раз пришли и забрали до сельсовета, но потом отпустили, а второй раз уже забрали и привезли в район, а потом в город Орел и там уже погрузили в товарники. С нашего района было.

Нас в 43г в возрасте где-то 18 лет , угнали в первый раз забрали и почему –то отпустили, ну пешком с района 18км, второй раз уже забрали привезли нас в район потом с района в город Орел, там погрузили в товарники, вповалку - ни соломы ничего, с нашего сель совета 5 чел з медсестры ,и нас 2 девочки. Мы вместе учились в школе. В Орле там нас подержали немножко и потом пока всех с Орловской области набрали и в товарники, и голые доски. Привезли в Германию и наши хозяева нас уже ожидали. Привезли в один лагерь всех, в комнате были 2х ярусные кровати, жили с русскими, маленькие под ушечки из соломы, матрасы, простыни из ситца и тоненькое одеяло. Мы были в той одежде ,в которой мы вышли из деревни ,нас не кормили ,покормили только на второй день. И на работу…

Что касается других национальностей, то там жили украинцы, и к ним относились лучше, чем к нам. Когда мы приехали, они там уже были . На второй день сразу на работу. Я работала в цеху (14-58) вместе с девочкой со школы. Мы собирали головки самолета., что мы делали никто ничего не знал, клепочки я делала, головки были тяжелые, работу выполнили плохо ,а немец увидел и говорит кат ,он понял что я нарочно я это сделала, клепочки, я и моя одноклассница по очереди заметали цех, за брак он меня сильно избил, но немцы потом очень сильно возмущались, нам давали булочку типо городской на день на работу ,утром полдник из брюквы и вечером опять брюква, я удивляюсь, как мы выжили , - такое питание. Однажды я облила специально немца водой и он избил меня 2 раза.

А по сколько часов вы работали?

Целый день с утра до вечера, никаких выходных, за три года 1 раз только купались. 

А вам платили ?

Да когда платили, когда нет, платили по несколько марок, но я не помню сколько.

Среди работников были ли другие национальности?

За стеной были военнопленные, французы, но мы не знали о их существовании мы узнали тогда, когда нас бросили на произвол судьбы, без еды, воды без ничего.

Как вы узнали что об окончании?

Перед этим к нам в лагерь пришли 2 девочки и начали петь русские военные песни ,медсестры, которые были с нами, сказали нам, что что-то не так, т.к пришли русские и начали петь песни, и мы не знали, что война кончилась, и мы остались без нечего . Нас освободили американцы и только тогда мы узнали, что за стенкой были французы, а украинцы интересным образом куда-то исчезли.

В каком году вы попали в лагерь ?

На фабрике в городе Гриндбах, в конце 42 года.

Какие отношения у вас были с заключенными , были ли у вас друзья?

Какие друзья ,никаких ни друзей, ни товарищей. МЫ даже не знали, что война закончилась,

А вы думали чтобы остаться в Германии?

Нет, о чем вы речь ведете? Мы шли пешком 5 км ,вещей было разбросано по дороге много, шли военнопленные, остарбайтеры, куда они шли туда и мы. Вот пришли мы незнаем даже куда и тогда нас начали просеивать.

Вы помните дорогу обратно?

Я возвращалась в Орел. А когда попала в Россию, в Орел, я шла пешком до своей деревни где-то 20 км, приехали домой – стали называть «немецкая овчарка».

Изменилось ли что-то в городе, пока вас не было?

Деревня была полностью сожжена, немцы сожгли полностью, я когда приехала пешком , прихожу домой- деревни нету , землянки, и не знаю, какая землянка. Иду туда, где дом стоял, открываю дверь , мать дома , сразу меня узнала, кинулась на меня, чуть не в обморок не упала. Потом позже вернулся брат с войны, моему отцу сказали, что я вернулась, когда он пришел и не узнал меня, я настолько была худая и грязная.

Бащинская Инна Иосифовна

Интервьюеры: Инна Романова (Россия), Sigrid Rischer (Austria)

Инна Иосифовна Бащинская (Люлевич) (8.06.1926)

9 августа 2010

-Не могли ли бы рассказать о своей семье?

Я родилась в Константиновке, жили мы на Тбилисской улице. Отец нас бросил, я жила с мамой и братом (младше на 3 года), они остались при немцах, а меня забрали. У нас была хорошая семья, у мамы было 5 сестер, они нам помогали. Мама работала, ходила по селам, меняла вещи на еду, но была малограмотная. Брат (12 лет) работал на немцев, и когда сдыхала лошадь нам давали это мясо. Это были сложные времена. Потом меня забрали, для всех для нас эта разлука была очень сложной, когда я вернулась в июне 1945 г. мама сказала, что не было ни дня, чтобы не плакала.

- Когда немцы вошли в город, где Вы были в это время? Что вы помните?

Каждый старался поддержать друг друга без разницы какой национальности были люди. Когда немцы вошли в город, я была дома. Мы жили на холме, поэтому я ничего не видела. Конечно страшно было, бомбили, я же еще девочка была, мне было15 лет. Мы любили Сталина и сейчас его вспоминаем. Он нас не бросил, был все это время в Москве, никуда не убежал, поддерживал нас и солдаты сражались за него

-Отправились ли Вы в Германию по собственной инициативе или вас принудили? Расскажите о Вашем приезде в Германию.

11 апреля нам сказали, что мы поедем в Днепропетровск работать в колхозе на 2 недели, но оказалось, что мы едем Германию. Мы ехали на поезде 9 дней, спали на соломе на полу, нам не давали еды. Если кто хотел сбежать их расстреливали. По приезде в Германию мы были выстроены в линию как овец, что бы нас выбрали хозяева заводов. На заводе работали примерно по 350 человек. Когда выбрали меня, я попросила, чтобы мою подругу тоже взяли. Сначала я работала 2 года на фабрике Закфабрик, где производили мешки. Рабочий день составлял 12 часов, не помню чтобы были выходные. Хозяин был хороший, никто над нами не издевался. Условия были неплохими не говоря о еде. Кормили брюквой, однажды нам дали суп с головастиками, французы ели, но мы не могли, мы начали ругаться, и этого больше не повторялось. Когда мы приехали у нас ничего не было. Только синие спецовки, брюки и одеяла. Зимой мы накрывались одеялами, выглядели как пугало, на ногах были пантолеты на деревянной подошве и когда мы шли по улице стоял ужасный шум.

Когда американцы бомбили Биефельд, если взрывались фабрики, мы собирали части тел (рассказывает Инна Иосифовна плача). Там я познакомилась с одной немкой, она тоже работала на заводе, она была очень добра и хотела, чтобы я осталась в Германии. У неё не было детей и она относилась ко мне как к дочери. Она забирала меня к себе каждую субботу на велосипеде, договаривалась полицаем и видно было, что она ему платила. Она говорила: «Оставайся, это будет все твое!» Затем нас перевели на машиностроительный завод «Гомзель». Условия были намного хуже, чем на предыдущей фабрике. Хозяин был настоящий фашист. По рекомендации Лиды Горбуновой мы с подругой сбежали и поехали в г. Лемза, затем в Фосгайд к одной знакомой немке Эльзе. Подруга Милечка была тоже из Константиновки, с ней встретиись уже после войны здесь. Мы жили в разных семьях. Я всем говорила имя мамы, т.к. сбежавшие были в розыске. Хозяин Вальтер Фулябе и его семья оказались хорошими людьми, давали одежду, поэтому я была чистая и аккуратная. Они мне доверяли. У них была дочь, и однажды в 12 часов ночи она прибежала ко мне и сказала, что по радио передают русскую песню «Широка страна моя родная». Даже сейчас я рассказываю и у меня мурашки по телу бегут.

-Думали ли Вы остаться в Германии после освобождения?

Нет, я ужасно скучала по маме и брату, у нас была хорошая семья. Меня оставляла хозяйка, хотела отдать замуж за своего сына. Я была очень предана Родине.

-Как вы вернулись назад?

Когда мы ехали обратно, кто-то хотел устроить столкновение поездов, только благодаря машинисту мы остались живы.

-Что изменилось в Константиновке после войны? Был ли ваш дом разрушен? Нашли ли Вы своих родственников, друзей?

Всё было разрушено и наш дом тоже, но папа построил маленький домик одна комната и кухня, где жили мама и брат. Отец погиб. Мама работала на стекольном заводе, куда и я устроилась после техникума. Брат закончил мореходное училище и получил высшее образование в Мариуполе. Вышла замуж в 1949. Первый муж, Федя, был очень образован. 32 года проработал председателем завкома. В 1999 он умер, я вышла замуж по его просьбе. Он любил меня очень, на руках носил. Золотце мое (рассказывает Инна Иосифовна плача). Всю жизнь я проработала на хороших работах, меня везде уважали.

-Какой совет Вы можете дать следующим поколением, что бы такое больше не повторялось?

Любить и помогать друг другу. А то все как звери и дети как звери.

Дегтярева Раиса Семеновна

Интервьюеры: Tim Hildebrandt (Германия), Наталья Жукова (Украина)

Меня зовут Раиса Семеновна Дегтярева (девичья фамилия Коротина). Родилась я в хуторе Берестовом Константиновского района в 1924 году. Мама умерла, когда мне было 2 года. Отец женился очень скоро на другой, так как надо было работать по хозяйству (коровы, кони). Совхоз тогда только создавался; отец мой был середняком, так что коров забрали. У меня была младшая сестра (1930 г.р.) и 2 младших брата (Лёня – 1928 г.р. и позже Коля 1940 г.р.). В 6 лет я пошла в школу, которая находилась на улице Фрунзе. Это было одноэтажное здание с одной классной комнатой, в которой занималось одновременно два класса: с утра — 1-й и 4-й классы, а после полудня — 2-й и 3-й. Учительница тоже была одна. Взрослые работали, а дети собирались возле школы — и кто учился, и кто еще в школу не ходил - ведь садиков и нянек не было. За детворой немного присматривала моя крестная, тетя Люба Тимченко, которая работала кухаркой при школе. Иногда какая-нибудь старенькая бабушка отведет детвору к ставку покупаться. Так я закончила 9 классов, и моих знаний хватало потом, уже в мирное советское время, помогать детям в их учебе в школе и на первых курсах техникума. 

В голодные 1932-33 годы спасались кукурузой: стакан молотых вручную зерен засыпали в кастрюлю и варили похлебку, добавляли картошку, буряк, листья буряка — что было. А хлеба не было вообще. Сюда в Константиновку перебирались люди с западной Украины, но многие, особенно дети, были уже слишком слабы, так что очень многие здесь умирали. Их хоронили на кладбище, которое находилось в районе переулка ниже теперешнего «Нулевого» - там была балка. А сейчас там люди не побоялись построить два дома.

Когда я была в 8 или 9 классе, папа за хорошую работу получил для меня путевку в Киев на неделю. Я присоединилась к группе в Донецке (тогда – г.Сталино) человек из двадцати во главе с учительницей; от Константиновки ехала я одна. В Киеве нас разместили в школе. Помню, мы ходили в Киево-Печерскую Лавру и лаврские пещеры, гуляли по городу, купались в Днепре… В Лавре службы не служились и священников я там не видела; нас заводили в алтарь – теперь я знаю, что это большой грех. Лазили на 100-метровой высоты звонницу, откуда Киев был виден как на ладони. 

В воскресенье 22 июня 1941 года утром мы еще спали, и вдруг по радио объявляют, что началась война, что Украину бомбят. Это было неожиданностью для нас. Эвакуировали в основном предприятия, станки, начальство с семьями, а нас побросали самих себе предоставленных.

Молодежь послали работать в колхоз, мы собирали валки с зерном: девчата в одном колхозе, а парни – в другом. Отец был конюхом в колхозе, его мобилизовали лишь через полгода.  

 Мы жили на краю хутора, в третьей хате от края. Немцы вошли в город в октябре 1941 г., но не фронтом, не массово. Забрали корову, торбу фасоли и ту отобрали. Правда, однажды был и такой случай. Мама сварила суп, и я кормила во дворе годовалого брата Колю этим супом с черным хлебом из макухи. Зашли на квартиру два молодых немца и объясняют жестами: мол, нельзя такого маленького кормить таким хлебом. – А дайте лучшего!.. «Дивлюсь, несуть бiлий батон…»

Над нами не издевались, расстреляли двоих человек, их оговорили. Партизаны, может, и были, но мы ничего о них не знали. Среди полицаев были и местные, и городские. Однажды мы, группа молодежи, сидели вечером у себя за хатой на лавке, спокойно отдыхали. Вдруг полицаи окружили нас и куда-то погнали. Сначала издевались морально - гоняли как гусей «гусиным шагом» и смеялись. Потом повели к одному из них домой рыть погреб (тот полицай был заведующим столовой). Так мы всю ночь и проработали; наутро надо идти на работу, а мы без сил…

Говорили, что того, кто работает в совхозе, забирать в Германию не будут. Но все равно я с подругой пряталась от полицаев в лесу. Однажды приходит ее младшая сестра тайком в лес и говорит ей: «Маша, тебе повестки ехать в Германию нет». И подруга вернулась домой, ну и я тоже не захотела одна в лесу оставаться. И тут подходит полицай: «Как твоя фамилия?» Я и онемела. «Идем за мной, собирайся!..» Взяла с собой только сухарики. Зашла попрощаться с тётей, а она меня усадила за стол и заставила написать на бумажке молитву «Живые о помощи». Я ей говорю «Меня ж полицай ждет!» - «Ничего, подождет…» Это было как раз перед Пасхой, 20 апреля 1943 года.

Полицай, вооруженный винтовкой, повел нас вдвоем с Шурой Польщей пешком в Комендатуру, которая находилась на Металлургическом заводе им.Фрунзе. Там мы просидели до вечера. Потом пришли человек 20 немцев; нас вывели, построили, окружили собаками и повели на железнодорожный вокзал. Шуру проводила сестра. Вагон был товарный, с соломой на полу. Нас подцепили к составу, в котором были вагоны с людьми из Славянска, Краматорска, и повезли в Донецк и затем на Перемышль. В одном из вагонов ехали немцы, где-то в начале состава. Ехали очень долго, нас не выпускали. В вагоне было не тесно, и мы могли лежать. Давали ведро воды. Лишь когда оказались в голой степи, то тогда начали выпускать по нужде, прямо перед вагонами.

Наконец приехали в какой-то пересылочный пункт, с 3-этажным зданием, огражденным забором с огромным замком на воротах, где мы пробыли три дня. Там нас помыли в бане и провели беглый медосмотр. Затем снова погрузили в поезд и привезли в Берлин. Вокзал там был многоуровневый, так что мы приехали на второй или третий «этаж», и внизу можно было видеть людей. Нас выбрал хозяин с бричкой и отвез в деревню Гросснойдорф примерно в 70 км от Берлина. Хозяин вместе со своим одноруким братом владел 10 гектарами земли; помню, что он был далеко не самый богатый в округе.

В его хозяйстве работали и немцы (бабушка, дедушка и их дети), батраки из ближайших сел и мы. «Мы» - это я с Шурой (мы все время держались вместе) и девушка из Славянска по имени Лида. Жили отдельно ото всех в сарайчике. Отношение к нам было неплохое. Шура доила коров, и нам немножко приносила. Это старики-немцы нам подсказали: «Не ждите, пока хозяин вам предложит что-либо съесть – никогда не дождетесь…» Еще молотили хлеб на молотилке, так как у них было заведено убирать хлеб не так как у нас. Они хранили его необмолоченным в сарае, а обмолачивали постепенно, когда все полевые работы были уже закончены, то есть поздней осенью или зимой. По воскресеньям был выходной, тогда мы спали до обеда, готовили еду; однажды на Пасху я пекла куличи. Ходили на Одер, который был в 6 км от нас. Нашивки «ОСТ» мы, работая по хозяйству, не надевали, а если шли в больницу, тогда приходилось. Если заболевали, нужно было идти в больницу и получить освобождение от работы.

Видели наших военнопленных, работавших у одного «бауэра» по соседству, тот держал теплицу - мы ходили к нему покупать овощи. О приближении конца войны догадывались по пролетающим над нами самолетам. К тому времени хозяева наши ушли куда-то, бросив хозяйство. Победу я встретила в госпитале в Берлине, где стирала белье,  разносила еду. Госпиталь располагался в 4-этажном здании бывшей школы на окраине столицы Германии. Берлин сильно бомбили, бывало, по 200 самолетов пролетали над нами, так что город был весь разрушен, но к лету 1945-го все уже снова было чисто и красиво. Там мне дали справку, что я работала в госпитале. «На крилах хотiлось додому», хоть нам и говорил начальник госпиталя Сорока: «Куда вы спешите, дома разруха, голодные будете…»

6 января 1946 г. я вернулась в Константиновку. Оказалось, что отец мой погиб в 1943 г. при форсировании Днепра. Устроилась на работу в столовую совхоза. Помню меня не хотели туда принимать, чтобы я людей не потравила – такое было подозрительное отношение к вернувшимся из Германии… Однажды мы, девятеро девчат, пошли в кино с двумя парнями, и один из них начал ухаживать за мной. В том же первом послевоенном году мы и поженились – беднота была, так что отпраздновали по-семейному. Родила двоих детей, числилась в совхозе домохозяйкой – внештатной работницей выходила на прополку. Позже работала санитаркой в ветлечебнице.

В 1990-х годах получила компенсационную выплату от немецкого правительства – было два транша, в немецких марках и евро. От украинского правительства получаю добавку к пенсии. 

Евтехов Иван Афанасьевич

Интервьюеры: Чудинова Мария (Россия), Соснина Оксана (Россия), Marlene Klinger (Австрия), Игорь (Украина).

История семьи

О себе
Меня зовут Иван Афанасьевич Евтехов. Родился я 31 октября  1925 года. Моя мать, Степанида Иовна (в девичестве - Дерюгина), была украинка, родилась в 1895. Отец, Афанасий Петрович - русский, родился в 1892.
         
Предыстория
Дед мой, бывший военнослужащий, служил у генерала Скобелева. Участвовал в русско-турецкой войне. После военной службы сроком в 5 лет (а не 25 лет в результате царской милости) он вернулся в свою деревню (тогда посад) в Климовской области. Было это еще до революции. Вернулся, посмотрел, живут все бедно. Решил податься куда-нибудь со своей семьей. А тут как раз строили железную дорогу на Харьков, на Мариуполь, на Крым. Он решил устроиться туда работать. Все 4 брата приехали туда. Дед имел кусок земли в Артемовске, и выращивал арбузы (баштан).
У деда было 4 сына. Дед построил домик напротип фабрики, потом брат отца его продал. Сейчас его уже сначли. Здесь, в Константиновке, мой отец вырос, устроился работать на бутылочный завод (его построили где-то в 1890-е годы). Его семья вела свои корни от староверов (не принял соединения русской и украинской церкви после присоединения Украины). Женился он примерно в 1911 году. В 1919 у него было уже 4 сына. Но все они умерли в одну неделю 1919 года от черной оспы. Как выжил сам, говорит, пили водку и ели селедку, тем и спаслись. После этого в их семье родилось еще 6 детей: Петро, Виктор, я, Оля, Володя, Люба.
Моя мать, Степанида Иовна Делюгина (в девичестве), родилась в 1895 году на Полтавщине. В Константиновке она работала служанкой у богатых родственников. Моя мама была настоящая женщина. Выйдя замуж, она посвятила себя семье, была хозяйкой, всегда могла и постирать, и приготовить. Вышла замуж она примерно в 1911.
В 1924 или 1925 году из Америки пришли машины Линч. Мой отец был смышленый мужик и любил переезжать с места на место, хотел делиться со всеми наработанным опытом.
В период голодомора, насколько я помню, в Константиновке такого повального голода, как в других местах, не было. В 1933-34 годах здесь как раз строился цинковый завод, работала фабрика "Кухня", при ней столовая, в которой кормились люди в самый голод. Хлеб получали по карточкам. В 34 году законилось строительство плотины, недалеко был рабочий магазин, где еду выдавали уже не по карточкам.
Позже отцу предложили поехать в Одессу делиться производственным опытом. В 1934 году мы из Константиновки уехали туда и прожили в Одессе 3 или 4 года. Там был новый стекольный завод, но основан был на ручном труде. Когда началась механизация, нужны были специалисты, поэтому мой отец собрал семью и отправились мы туда.
Затем  мой отец написал письмл в новый завод в Рословле Смоленской области, и мы снова всей семьей переехали работать туда. Там нам дали квартиру в 3-комнатной квартире двухэтажного дома в поселке недалко от дома помещика Вилкина, который держал большой яблочный сад. Там мы и прожили  до 1941 года.
Сестра моей мамы жила в Крыму и написала нам письмо, пригласив жить у нее. Мы снова переехали и поселились в поселке Гвардейское (в советское время Остряково). Здесь мы снова получили квартиру, отец устроился работать на МТС. Но буквально через месяц началась война.

Нпчало войны
Мать ночью услышала взрывы -- это немцы взрывали Севастополь (за 150 км о нас). А на утро по радио, везде сообщали, что началась война. Через 2-3 недели после этого чекисты вдруг пришли на работу к отцу и прямо там арестовали его. Он был объявлен врагом народа из-за того, что когда-то в цеху на стекольном заводе в России рассказал анекдот: если из России идет эшелон, он наполнен болтиками, гайками. А с Украины эшелон - хлеб, сало, хлеб, сало. За это его осудили на 10 лет, но позже 5 лет сняли. Тогда ему было 48 лет, никто даже не посмотрел, что у него 6 детей. Свой срок  он отбывал в лагерях Урала, в Пермской области. Мы так бы и не узнали, что с ним случилось, если бы ему не удалось передать записку часовому прямо из вагона, в котором его отправляли на Урал. Часовой передал ее нам через 5 дней.
Нас же выгнали из квартиры и неделю мы жили в саду. Потом нам дали комнату на 7 человек в 12 кв.м. Спали на нарах. Моя мама где только не работала, кормить-то нас надо было. Устроилась работать прачкой в ресторан.
Отец отсидел всего год. Работал на бумажном комбинате. За хорошую работу его отпустили на вольное поселение в деревню  Пермской области. Там он работал на кирпичном заводе, все там отстроил, всю механизацию. Сначала он не знал, что он освобожден, думал, что без права выезда, поэтому там и жил. Предлагали ему жениться, но он отказывался. Узнав о своей свободе, поехал обратно домой.
В 1946 году по Каме, Волге он спустился до Сталинграда, там некоторое время подрабатывал, перевозя на тачке вещи женщин, приезжающих на вокзал. Заработав немного денег, он вернулся в Крым. Здесь он нигде не мог устроиться на работу, поэтому решил пойти на побережье, дошел до Новороссийска. Устроился там охранником, но через две недели к нему пришел чекист и предписал покинуть территорию за 24 часа. И отец вновь вернулся в Крым, забрал младшую дочь и поехал на свою старую квартиру в Рославль, позже к ним переехали все  остальные. Там уже его и похоронили в возрасте 84 лет.
Моя история
В детстве я, помню,  ходил в детский сад в парке Якусевича. Учился в первой школе напротив хлебозавода.
В 1942 году, когда немцы взяли Севастополь, к нам домой пришли жандарм, немецкий солдат и староста. Они заявили, что мы обязаны выбрать от семьи одного человека для работы в Германии, иначе туда отправят всех нас. Моя мама решила, что должен остаться мой старший брат Виктор, потому что он может помогать ей воспитывать остальных троих детей. Пришлось мне ехать в Германию.
На вокзале подошел эшелон, загрузили нами вагонов 5. Девочки и мальчики вповалку, в тесноте, почти без воды и еды ехали около месяца через Польшу, Чехословакию. В поезде огороженным был только СС-овский отдел. Туалет - на стоянке, в присутствии охранника. Никакого стыда уже не было, девочки в одну сторону отйдут, а мальчики в другую. Почти ничем не кормили. Один раз на вокзале стояли котлы с варевом, как для свиней, с черпаками. Я не видел, чтобы кто-то из наших это ел. Иногда подбегали женщины, давали что-нибудь. Сбежать никуда было нельзя, сразу начинали стрелять.
Приехали в Мюнхен. Там взрослых людей сразу распределяли по производственным специальностям: кто токарь, кто сварщик. Разместили их рядом с Дахау, там были пустые бараки.
Мы, дети, остались не у дел. Уже была осень, и нас отправили на уборку картофеля к местным баурам (рядовые крестьяне). Их отношение к нам было неплохое, даже кормили. В 9 утра служанка всегда приносила нам на поле хлеб с тмином и пиво. Тмин я выковыривал, потому что меня от него воротило, а пиво выливал, оно мне не нравилось - было слишком горьким Ситро бы выпил тогда с удовольствием. Когда мы приходили с поля, уже был накрыт стол. Но картофель мы собрали, и нас отправили обратно в лагерь. На этот раз это было большое каменное здание с железными решетками. Часто к нам подходили русские женщины, эмигрировавшие в Германию еще до революции, и спрашивали, кто мы и откуда. Нас было тогда человек 20-30 (СМ. ФОТО)
Однажды приехала машина, и нас отправили на работы в Грюнвальд (район Мюнхена). Там течет река Изер. Распределили на работы к мастерам на завод холодильных установок. Я попал к Вилли, парню лет 30. Он всегда носил на рукаве повязку СС, но был нормальным человеком, даже никогда не орал на нас. Когда утром он завтракал, я стеснялся и выходил на первый этаж поговорить с такими же ребятами, как я. Он спрашивал, почему я не ем, я же отвечал, что разговариваю. Тогда он говорил, что это непорядок и отправлял мне бутерброд. У Вилли на стене была карта, на которой он всегда отмечал места боев и взятые города. Я часто приходил посмотреть на эту карту и говорил ему, что вот придут русские и он будет служить мне, а не я ему. Он смеялся и отвечал, что сюда придут не русские, а американцы (было это в 1943 году, позже так и случилось).
После Сталинградской битвы ярые националисты стали хуже к нам относиться. Нам платили по 5 марок в месяц, а взрослым - 30. К слову, хлеб стоил 1 марку. Рядом с нами находился магазин, однажды мы зашли в него, чтобы купить мороженое. Но там нам по-немецки сказали, что для русских свиней мороженого нет. Мы вышли, как оплеванные.
Как-то нас водили в Мюнхенский зоопарк, и я там запомнил, что по-немецки "обезьяна" - "affe". Однажды мы колонной шли из столовой, навстречу попалась немецкая девушка. Она обозвала нас "руссиш швайне". Я взглянул на нее. Она была такая страшненькая, что я сказал ей по-немецки, что она настоящая обезьяна. Девушка смутилась и промолчала.
По утрам нам давали кофе. В 11-12 часов строились, и раздатчик наливал нам по 0,75 л непонятно чего. А мы и рады были. Вечером -- бурак, брюква, овощи. Постепенно нам стало чуть легче, потому что у нас появлялось немного денег, на которые мы могли купить продукты.
В 1943 году мы решили бежать. Взыграл патриотизм, молодость дурная. Все бегут, и мы бежим. Одного из тех, кто остался, я потом встретил в Венгрии, так что почти все они, скорее всего, остались живы - их освободили американцы. Мы неделю шли от Мюнхена в сторону Италии, потому что слышали, что там уже царит беспорядок. Прошли около 200 км, но нас заметили и поймали. Отправили нас обратно в Мюнхен. Там был следователь, он по списку сбежавших искал фамилии. Я представился девичьей фамилией матери, это раскрылось, и я был за это бит следователем по лицу. Несколько дней проводилисьпроверки той местности, по которой мы шли, - не случилось ли чего. Нам повезло, что все было спокойно. Если бы обнаружилось, что там были грабежи или убийства, нас бы расстреляли.
Так я попал в Дахау. По прибытии туда нам было велено снять одежду, нас повели в баню. Я впервые увидел такую прелесть: в бане все такое никелированное, кафельное. Нам принесли полосатую одежду: штаны, пиджак. Обувью нам служили толстые деревянные колодки с брезентом сверху. Посередине головы оставили полоску волос, которая выдавала, что мы узники. Нас угнали в карантинные блоки, куда еще 3 месяца собирали военнопленных, гражданских, самых разных людей.
Там у меня появились друзья: полковник Этьен (Маневич), майор Нагорный, старший лейтенант Васильев, Иван Иванов. Куда я потом не писал, желая узнать что-нибудь об их судьбе, никто не мог помочь -- нет архивов, ничего нет.
Находясь в Дахау, мы не могли увидеть ничего, что происходило снаружи, потому что находились в штрафном блоке. Помню, что по воскресеньям всегда давали макароны. А в обычные дни бурду какую-то.
Через 3 месяца нас отправили в Австрию, в Матхаузен (?). Погрузили нас, около 1000 человек, в вагоны, ехали мы около суток. Встретили нас эсесовцы с собаками и гнали нас всю ночь до лагеря. Помню, там была больница, но не такая, где лечат. Там лежали умирающие, а после смерти их отправляли в крематорий.
По 10 человек нас погнали в баню, дали каждому по маленькому кусочку мыла.
Был на территории лагеря отдельный домик, где жили проститутки разных национальностей, обслуживавшие немцев.
Я попал в 19 блок. А 20 блок был для смертников, оттуда никто не возвращался. Туда отправляли военнослужащих, коммунистов, высший комсостав. Перед Новым 1943 годом узники 20 блока подняли бунт, убили охранника, завладели пулеметом. Но их, почти всех, перестреляли.
Работали мы на каменоломне, таскали камни из кратера на поверхность земли. Если возьмешь камень полегче, надзиратель будет бить тебя шлангом или еще чем. Возьмешь с перепугу камень побольше -- так тащить его наверх невозможно. Люди падали. Немцы брали их за руки-за ноги и уносили, куда следовало. Ежедневно по 5-6 человек мы выносили мертвыми и складировали около крематория. Днем выключали воду, и мы не могли даже попить. А когда вдоволь напивались водой, то смотрели друг на друга и не узнавали: такие мы были от воды надутые, распухшие.
Нас, самых здоровых, осталось очень мало. Находился я там около 4 месяцев.
Однажды надзиратель собрал 11 человек и велел отнести 22 термоса каким-то людям, сидевшим на подводах. Это были старики, женщины, дети. Как я позже узнал, это были евреи. Их всех отправили в баню, и вместо воды пустили газ.
Зимой 1943-44 года я попал в лагерь Сан-Валентино. Работал на производстве танков. Там было очень много евреев (около 1000 человек), русских, поляков, политических немцев. Ни у кого из них не было никаких прав, ко всем относились одинаково.
Помню, стоя в шеренге, мы должны были одновременно снимать кепки перед руководством. Если кто-то не успевал сделать это вовремя, его заставляли ходить гусиным шагом (на корточках), а потом бегать кругами. Неподготовленному человеку очень тяжело ходить гусиным шагом, многие падали. Но я до войны активно занимался физкультурой, поэтому мне было это несложно, я даже улыбался, когда делал это.
Вшей развелось огромное количество, они ползали по телу, одежде. Бывало, давишь их на себе всю ночь, а утром видишь, что кончики пальцев все в собственной крови.
Однажды, в 17 градусов мороза, нас всех заставили раздеться, взять с собой только миску, обувь и пойти в умывалку. После помывки мы стояли минут 15 на морозе, голые и мокрые. Потом нас всех выгнали за лагерь, где мы просидели сутки в таком виде. Сидели мы по-татарски, рядами, друг перед другом. Меня схватило, поднялась температура. Майор поддерживал меня сзади, я опирался на него, чтобы было незаметно, что мне плохо. Но после этого нам дали горячий чай, и температура у меня прошла.
Помню случай, когда я захотел получить лишнюю порцию еды. Отдал свою друзьям и пошел за второй. Думал, что если зайду с другой стороны, то раздатчик меня не узнает и даст еще. Но я был такой бойкий, и лицо у меня было запоминающееся. Поэтому когда я попытался попросить вторую порцию, раздатчик погнался за мной с большой поварешкой. Я бежал и думал, что сейчас заскочу в барак, залезу на второй этаж нар, и там он меня не достанет. Но он изловчился и сильно ударил меня по спине здоровым набалдашником от поварешки. Я упал, но он остановился и сказал, что мне этого хватит. Уже гораздо позже, в 1974 году, мне сделали на почке операцию, подозревали рак. Оказалось, доброкачественная опухоль, ставшая последствием того удара.
Когда уже шли бои за Вену, нас посадили в эшелон и отправили на восстановление железной дороги, подорванной советской авиацией. Было это в марте-апреле 1945 года. Но там не было даже лопат, поэтому нас отправили в Эбензей (?). Это было самое страшное, что я видел в своей жизни. Нас там было около 30000 человек. В день на 30 человек выдавали одну буханку хлеба. Мы делили ее поровну, жевали хлеб, сосали его, но не глотали, выплевывали обратно. Глотать было нельзя - мог случиться заворот кишок.
Под окном 30-го блока (блока смертников) трупы лежали горами, а еще живые люди, скорее, живые трупы, ползали рядом. Их было более 1000 человек. Крематорий мог сжигать партиями по 5 трупов, но его стало не хватать, и так уже этот дым, пепел, запах оседал на всем. Для захоронения трупов стали рыть траншеи.
1 мая 1945 года нам, 30 000 человек, было приказано выйти на собрание. Комендант объявил нам, что раз идут бои, мы должны спрятаться в штольнях. Но мы знали, что эти штольни заминированы. Они хотели всех нас там взорвать. И мы, все 30 000 человек, дружно отказались идти туда.
После этого нам почему-то стали давать по 300 грамм хлеба на человека. Ходили слухи, что это помощь от Красного Креста.
6 мая 1945 года мы стояли у забора из колючей проволоки и смотрели, что происходит снаружи. Вдруг навстречу нам идет танк. Мы сначала решили, что танк немецкий и сейчас нас всех будет полоскать. Но танк оказался американским. Люк открылся, и оттуда выглянул негр.  И как кинулись люди к этому танку! В заборе была дыра, мы прошли через нее и побежали ему навстречу. А негр стоял и фотографировал нас.
Мы спустились вниз по склону, а там много-много американских танков. Американцы спрашивали нас по-русски, кто мы. До сих пор помню их белые зубы, как они угощали нас галетами.
Пошли мы, 5-6 человек, на озеро. Видим, едет машина, а в ней мадьяр. Мы отобрали у него машину и поехали на ней. Но американцы у нас ее отобрали и поселили нас на время в домике.
В первую ночь мы зашли к одному бауру. Он пустил нас на сеновал, принес молоко, хлеб. Жена его попросила нас не курить на сеновале. А нам -- какое курить, мы еле живы. Если бы провели в этом лагере еще одну неделю, то точно бы пополнили ряды трупов.
Мы выкинули верхнюю полосатую одежду, было жарко, пошли так, в белье. На 7-8 мая мы остановились в лагере, в котором были одни русские женщины, девушки. Они были очень плохо одеты. Мы с парнями раздобыли оружие и поехали по местным людям, насобирали для девчат одежду. Таким образом мы их одели.
Через  полтора месяца американцы нас отправили на машинах в штат Мельк, там был очень большой концлагерь. Мы за это время приобрели более-менее нормальный вид, стали похожи на людей. Американцы отговаривали нас возвращаться в СССР, говорили, куда мы едем, там одна разруха. В Мельке мы перешли в особый отдел, и те, кто не был запятнан, смогли пройти военную службу на месте. Таким образом, я отслужил в Советской Армии с 1945 по 1952 годы.
Вернувшись на родину, я повидался с семьей, отцом, мы рассказывали друг другу о своих злоключениях.
В 1951 году я немного поработал в Рославле (?), учился на оператора.
В 1952 году я женился на дочери директора завода. Я был видный парень, в футбол играл, плясал, в самодеятельности участвовал, пользовался успехом. Но и тут не обошлось без неприятностей. Дело в том, что, когда я служил в армии, мы должны были ездить в командировки, месяцами сопровождать грузы. Мне и еще некоторым военным это не нравилось, поэтому мы написали рапорт и все подписались. В результате  нас приравняли чуть ли не к государственным преступникам и перевели в авиацию, где надо было служить еще 2,5 года. Таким образом нас проучили.
Позже об этом узнал мой тесть, и начал отравлять мне жизнь, отношения с женой разладились. В 1953 году меня посадили на 1 год за рукоприкладство в отношении тестя.   Но я отсидел неполностью. Я сказал, что я токарь, и меня поставили на работу. Советский лагерь был для меня курортом по сравнению с тем, что я пережил в Германии.
После всего этого я решил податься туда, где я родился, -- в Константиновку. Устроился здесь на стекольный завод, начал работать. Встретил однажды на улице тестя, он узнал, что я здесь. Позже пришел ко мне домой мириться, но я выпроводил его. А потом вдруг приехала моя жена, как ни в чем не бывало. Говорит, жить будем дальше, все у нас будет хорошо. Убаюкала меня вместе с хозяйкой комнаты, где я жил. Стали мы снимать комнату на Червонном, позже дали нам квартиру.
Я отработал на заводе около 60 лет, поднял производство. В то время на заводе был упадок, бутылка считалась плохой. Я по-своему начал там рабочий процесс. Окончил техникум, на 2 курсе уже работал начальником цеха. 27 машин своими руками перевел на свои нужды. С 1960 года завод, благодаря моим усилиям, стал передовым на всех республиках. До выхода на пенсию я работал механиком цеха. В 1980 г. ушел на пенсию, но остался работать  дальше уже в должности наладчика машин.
Детей у меня нет, но у жены есть внук и правнук, они мне как родные.
Из Германии получил компенсацию один раз. А вообще долгое время добивался получения компенсации здесь, но ничего. Если бы у меня была возможность снова поехать в Германию, посетить эти места, я бы поехал обязательно, несмотря на больное сердце.

Замарайкина Анна Прокофьевна

Интервьюеры: Marlene Klinger (Austria), Мария Чудинова (Россия), Оксана Соснина (Россия), Игорь (Украина)

Зовут меня Замарайкина (в девичестве - Шматко) Анна Прокофьевна. Я родилась 25 мая 1925 года в Курской области, Белгородском районе, селе Козынка. Половина сел в Белгородской области была русскоязычной, половина - украинцы. Я украинка, но русский знаю. В молодости жила и работала в колхозе, на Сахарном заводе. В нашем колхозе «Красная звезда» вместе со мной работало около 1000 человек. Я возглавляла бригаду на буряках. Жили бедновато и трудновато: работали за трудодни, которые были очень маленькие. Поэтому многие стремились уехать из Козынки, чтобы найти лучшее место для жизни. Родители мои тоже жили и работали в колхозе вместе со мной.

В 1932-33 годах (голодомор), когда мне было 7-8 лет, был сильный голод. Была сильная засуха, в огородах ничего не росло. Питалась я травой, клевером, липовым цветом. Люди пухли от голода.

У меня было 7 братьев и сестер. Во время голода умерло трое. Мы брали разные тряпки, вещи и меняли их на еду.

Когда началась война (до нас дошли слухи), я помню, как отправилась на рынок в город, чтобы запастись спичками. Меня остановил милиционер и спросил, зачем я купила так много. Я испугалась говорить ему, потому что боялась, что он посадит меня за это в тюрьму.

Из села забрали многих людей, родившихся со мной в один год. Никто из них не вернулся домой.

Через село немцы ехали на мотоциклах. Мне было 15 лет. Они забирали уток, другую домашнюю живность. Но немецкие солдаты нас не обижали.

Староста нашего села - Ляшенко - был хорошим человеком. Колхоз при немцах продолжал работать.

В 1942 году из сельсовета пришел список тех, кого нужно было отправлять в Германию. Наши приходили в дома и забирали людей. Сажали нас в грузовики и увозили из Благодухого до Киева. Это было весной (зиму мы провели в селе). Из села забрали много человек, но распределили по разным лагерям. Из семьи никого не забрали, кроме меня, так как больше никто не подходил по возрасту.

В Киеве мы жили в большом пятиэтажном доме вместе. На стенах было много надписей тех, кого уже отправили в Германию раньше нас. Одна из надписей была такой: «Колбасу получу, до дому втечу». Нас охраняли солдаты с собаками. От Киева до Германии нас везли уже в телячьих вагонах. Мы не знали, куда нас везут, нас не кормили, и еду с собой мы не взяли. Привезли нас в Кенигсберг. Нас собрали в одном месте, где немцы выбирали людей для работы. Я была молодая, здоровая, и хозяева мне быстро нашлись. Когда меня привезли к ним, я помню, что меня попросили включить свет, но я не могла разобрать, что мне говорят. Тогда хозяйка сказала мне, что я, как волк, - ничего не понимаю. Я доила коров, всего их было 6. Молоко увозили на завод, а оттуда уже привозили готовые кисломолочные продукты: голландский сыр, сметану, масло. Также в хозяйстве было 5 свиней и своя молотилка. В семье, где я жила, были хозяин, его жена, дочь 13-ти лет, а также сын, который служил в армии. Хозяина звали Отто Ратко. Вместе со мной был еще один работник - он родился в Курской области. Нас не обижали, относились к нам и кормили нас хорошо. Спала я на чердаке в доме, где жили хозяева. Дом был кирпичный (у нас в то время дома были деревянные, а крыши соломенные). Мой напарник спал там, где обычно кормили свиней.

Я подружилась с дочерью хозяев - Эдит, тогда ей было 13 лет. Хозяева разговаривали по-немецки и по-польски. Когда они говорили по-польски, я понимала, о чем идет речь. Сама я немецкий не знала и не понимала.

Когда мы узнали, что идет Красная Армия, хотели сбежать. Но мы не успели, потому что русские солдаты пришли очень скоро. Я не знаю, что случилось  с хозяевами, - они потерялись в большом беспорядке, который начался в это время. Было много убитых, раненых. Мне пришлось переступать через своих, чтобы пробраться через толпу. Сначала шли советские танки, затем пехота. Красноармейцы относились к нам хорошо. Я не успела ничего взять с собой, в чем была - так меня и отправили обратно.

Вернулась я в свою деревню в 1945 году. Дома были мама и две сестры. Отец мой погиб в 1944. Он нес сено прикрывать окоп, и его убило снарядом.

После войны мы работали на волах, пахали. Была у нас также еще одна корова, и на ней мы тоже пахали. До войны же в хозяйстве имелись тракторы (МТС, их присылали из города).

Мой двоюродный брат - танкист - привез из Германии трофей - гармошку. В Константиновку я поехала за своей сестрой.

Уже в Константиновке в 1952 году я вышла замуж. В этом же году родилась дочь. Мой муж родом из Серпухова и приехал в Константиновку работать на шахтах. Из нашего села много людей тоже уехало работать на Донбасс, на шахты.

Всего у нас трое детей, все они отсюда, из Константиновки. Уже есть внуки и правнуки. Здесь после войны я работала на бутылочном заводе, в цехе сбыта. Всем в то время нужны были бутылки, и за ними, особенно перед праздниками, стояли огромные очереди. Иногда приезжие нам дарили вино и шампанское, чтобы загрузить бутылки вне очереди.

На пенсию я вышла в начале 90-х. После этого я еще 16 лет работала в совхозе: полола грядки. Сейчас получаю пенсию в 900 гривен 84 копейки. Один раз из Германии пришли деньги - марки в виде компенсации. Но я не помню сумму, так как дочь получила ее за меня, и деньги я отдала ей.

Как бывший узник я не получаю пенсию, но я не писала никаких заявлений для этого. До этого никто еще не брал у меня интервью и не интересовался моей жизнью.

Молодому поколения я желаю только всего хорошего, счастья, здоровья, чтобы вы все жили в мире.

Зубанюк Надежда Павловна

Интервьюеры: Ольга Пономарева (Украина), Коноваленко Валик (Украина), Koloszár Szonja(Венгрия).

Интервью Зубанюк Надежда Павловна

Расскажите, пожалуйста, о себе и своей семье?

Меня зовут Зубанюк (по мужу Бурьян) Надежда Павловна. Я родилась 2 февраля 1926 года в селе Лысанивци, на Хмельнитчине, в Западной Украине. Я родилась в сельской семье, родители были колхозниками. В семье нас было двое – я и моя сестра Анна, которая в годы войны тоже была в Германии и работала в Лейпциге. В 1933 году во время голода мой отец отправился в Константиновку пешком в поисках лучшей работы. Он так же вернулся пешком обратно в родное село еще до начала войны.

Помните ли вы, как началась война?

Я очень хорошо помню тот момент, когда мы узнали, что началась война. Мы гуляли по селу с моей подругой, было воскресенье. Когда мы увидели, что в одном из дворов парень по имени Миша бегает по двору и суетится, мы спросили, что случилось, и он ответил, что началась война. Позже, когда начальник почты принял официальную телефонограмму, все уже знали официально, что началась война. А через две недели в село пришли немцы.

Что случилось после того, как пришли немцы?

Вскоре после того, как пришли немцы, мы получили официальные повестки явиться на железнодорожную станцию. Так же приходили полицаи, которые заставляли нас идти. Но никто из нас не пытался сбежать, даже не думал о подобной возможности т.к. все боялись, что немцы сожгут дом и семья останется без хозяйства. Боялись за родителей. Мы могли взять с собой только самые необходимые вещи, хлеб и одежду.

Что вы помните о дороге в лагерь, на принудительные работы?

Мы пришли на станцию Даражня. Кто как – кто пешком, кто на телеге. Это был первый раз в жизни, когда я видела железную дорогу. Мы были сельскими жителями. Нас погрузили в товарные вагоны и закрыли двери.

Первая остановка была в Польше в городе Перемышль, где мы проходили первую мед. Комиссию. Нас гоняли голыми. Мы стеснялись. Нас особенно не проверяли – в основном смотрели волосы, голову, девочек смотрели немного по-женски. Так же обстригали и обривали голову.

Потом нас снова погрузили в вагоны и отправили уже в Германию.   Нас привезли в село которое называлось «Пермасенск», или как-то так. Некоторых из нас  отобрали буэры для работы в селье, но большинство, в том числе и меня забрали в трудовой лагерь, который находился между городами Диденгофен и Кунсик. Лагерь находился на реке Мозель.

Опишите жизнь в лагере?

Мы жили по 12-14 человек в комнате, в простых деревянных бараках. Кровати были двух ярусные. Кроме этого в центре комнаты была печка для отопления, на случай холодной зимы.

Как вас кормили?

Свиней кормили лучше. Вот так нас кормили. На завтрак нам давали только кружку кофе, на обед капусту и картошку, не чищеную, с водой (я бы не называла это супом). На ужин давали 300 грамм тяжелого черного хлеба, очень маленький тонкий кусочек маргарина, вареную картошку (но хорошо сваренную, в мундире) и снова кофе.

В чем именно заключалась ваша работа?

Мы работали на вагоноремонтном заводе. В мои обязанности входила обработка досок, которые использовались для пола в вагонах. Мы работали по 12 часов в день – с 6 утра до 6 вечера. В выходные не работали. Было два выходных дня.

Получали ли вы деньги за работу?

Мы получали немного денег, но я не могу сказать точно сколько (сколько-то марок). Но по сути мы не имели реальной возможности их потратить.

Были ли в лагере рабочие других национальностей?

Да, в лагере так же были поляки, но они жили в гораздо лучших условиях, чем украинцы или русские. У них было постельное белье, их лучше кормили, у них была отдельная столовая, так же им разрешалось иногда покидать территорию лагеря.

Разрешалось ли вам покидать территорию лагеря в выходные?

Иногда по воскресеньям нам разрешалось покидать территорию лагеря маленьким и группами, которые менялись. В эти дни мы ходили в ближайшие села, где жили в основном французы. Они относились к нам хорошо. Например, французы, которые работали с нами, иногда незаметно передавали нам еду – кусочек хлеба или что-то еще. Только так, что бы никто из немцев этого не видел.

В такие выходные у нас была единственная возможность потратить заработанные деньги. Парни покупали пиво. Нам же, девочкам, хотелось купить какую-нибудь дешевую кофточку или что-то из одежды, что бы хорошо выглядеть.

Пытались ли вы сбежать?

Нет, так как покидать территорию лагеря было опасно. Нам не было, куда пойти. Мы были сельскими девчатами, боялись всего. Поэтому мы даже не дум али о подобной возможности.

Над вами издевались в лагере?

Нас не избивали, поэтому я не могу сказать, что к нам было жестокое отношение. Но, иногда, они были  с нами грубы. Однажды на заводе я почувствовала себя очень уставшей, и прислонилась к сложенным стопкой доскам, закрыла глаза и чуть так и не уснула стоя. Это увидел немецкий солдат, который обходил завод и следил за тем, как мы работаем. Он подошел ко мне вплотную и как закричит: ‘Warum du schlafen?’ (Почему ты спишь?). Я так и подпрыгнула.

Однажды, я купила пододеяльник в клеточку и  сшила себе панталоны. Когда была бомбежка и нас повели прятаться в лес, один из охранников увидел мои панталоны – он сразу понял, что они сшиты из пододеяльника, которые выдавались полякам. После я проходила через лагерь, и этот же охранник позвал меня в комнату, где сидел еще один немецкий офицер. Они  спросили меня украла ли я этот пододеяльник. Я ответила, что купила. Тогда они сказали мне их снять, т.к. кто-то еще мог увидеть мои панталоны и подумать, что я украла этот пододеяльник.  Я сняла панталоны и ушла. Но по-настоящему, это означало, что кто-то из поляков украл этот пододеяльник у своих же и продал его мне. На меня не кричали поэтому я могу сказать, что отношение к нам иногда было совершенно разным.

Был ли кто-то с вами в лагере, кого вы знали ранее?

Да, здесь были люди, которых я знала, из моего родного села. Была одна моя подруга, так же была девушка из моего села, которая исчезла после войны, и так и не вернулась. Так что никто ничего не знал про ее судьбу и что с ней случилось.

Были ли у вас в лагере какие-то развлечения, возможность как-то проводить досуг?

Да, иногда нам устраивали танцы в столовой, где обедали поляки. Нам это очень нравилось. Мы ходили на танцы. Ничего не поделать – молодость есть молодость. Однажды мы ставили в столов театр по мотивам украинской пьесы «За двумя зайцами», где главную роль играл парень переодетый в девушку.  Даже французские женщины приходили посмотреть, так как  им было очень интересно.

Была ли у вас возможность следить за новостями о войне?

На заводе был мужчина, которого звали Эмиль. Он всегда говорил, что Эмиль болеет и доктор пишет ему больничный. На самом же деле Эмиль не болеет, а слушает радио. Он сообщал нам последние новости о войне. Однажды он принес карту и показал, что советская армия уже заняла наш регион и освободила мое село. Это меня тронуло, и я расплакалась. Он спросил, почему я плачу, скоро конец войны, может я не хочу возвращаться домой? Но на самом деле нам было грустно от того, что мы знали, что там остались наши семьи, они там, а мы здесь и никто не знал, каким будет наше возвращение, вернемся ли мы вообще.

Что сучилось, когда война стала подходить к концу?

После того, как немцы узнали, что вскоре придут американцы, никто больше не заботился про лагерь. Мы сбежали и шли, придерживаясь течения реки. Но вскоре мы проголодались, у нас не было с собой никакой еды. Немцы стали снова собирать людей и обещали им накормить их.

Так как я больше не хотела возвращаться в лагерь, я пошла в ближайшее село и нанялась на работу к женщине француженке. Она говорила, что ее муж на фронте и ей нужна помощь с маленькими детьми. Как я поняла уже потом, муж ее был в рядах сопротивления, в партизанах. Я смотрела за детьми, помогала со стиркой, убирала в доме. Выполняла простую домашнюю работу. В этой деревне было много бежавших из лагеря и оставшихся работать и помогать по хозяйству местным жителям – французам. Но вскоре в село пришли немцы и стали собирать и сгонять людей снова. Однажды я делала уборку, пришли немецкие солдаты, спросили русская ли я, и не смотря на просьбы женщины оставить меня у нее, т.к. ей нужна помощь с детьми – меня забрали.

После этого нас погнали на поля копать картошку, а позже – рыть окопы. Где-то в марте 1945 нас погнали вглубь Германии, т.к. немцы опасались наступления американцев. Мы были вынуждены идти пешком около 50 километров, что было очень утомительно т.к. на нас была деревянная не гнущаяся очень не удобная обувь. Нас привели в какое-то село, где мы спали в здании школы на соломе. Через несколько дней, один из немцев подошел к нам и сказал, что завтра здесь будут американцы и нас погонят  дальше вглубь Германии, поэтому если будет возможность – убегайте, чем раньше, тем лучше.

На следующий день нас погнали из села, и шестеро из нас решило бежать вместе. Из лагеря нас было пятеро – два парня и три девушки. Мы шли по улице и просто свернули в темный переулок между домами, когда охрана на что-то отвлеклась. После этого мы прятались три дня в стогах сена, в поле, недалеко от села, где мы жили раньше. Иногда парни ходили в село, что бы раздобыть нам какой-нибудь еды. Мы видели, как через поле проходили какие-то войска, но не знали кто это. Через какое-то время мы узнали, что село заняли американцы, и мы вернулись в здание школы, где мы раньше спали. Мы ходили иногда просить еду у жителей села, что-то нам давали т.к. все понимали, что нам нечего есть. Потом нас забрали американцы, которые базировались в бывшем немецком военном городке. Они собирали русских и украинцев. Устраивали нас на ночлег и готовили на всех еду. Мы провели здесь где-то 4-5 месяцев.

Знаете ли вы что-то, что случилось с остальными людьми из лагеря?

Ходили слухи, что их погнали дальше, вглубь Германии, на Рейн. И что, когда они переходили мост через Рейн, мост взорвали вместе со всеми людьми, что были на нем. Все они утонули в реке или погиб ли от  взрыва. Но я точно не знаю, правда, это или нет, и кто именно взорвал мост. Возможно немцы, которые хотели скрыть следы своих преступлений.

Как вы, в конце концов, добрались до дому?

Когда американцы собрали нас в лагере, они сделали список русских и украинцев по регионам и областям, и сами люди ходили со списками и записывали кто откуда. Потом нас отправляли поездами по различным городам. Туда же, откуда нас угнали. Я вернулась в свое село в августе 1945 года.

Были ли какие-то изменения в вашем родном селе?

В основном, нет. Так как большинство стариков осталось в селе. Несколько домов сожгли (тех, кто отказался прийти на железнодорожную станцию или сбежал). В целом же село осталось не тронутым т.к. не было таких домов которые бы остались совсем без хозяина.

Как вы оказались в Константиновке?

Моя сестра переехала сюда, и я решила последовать ее примеру. В селе было не очень много возможностей найти хорошую работу, и мы переехали сюда в поисках новых возможностей. Затем я работала нянечкой в детском саду 16 лет, а потом нянечкой в больнице. У меня один сын – Святослав и двое внуков.

Рассказывали ли вы свою историю своим внукам?

Конечно, рассказывала. Они меня слушали очень внимательно, но для них это как что-то из сказки, как роман или кино. Они не могут поверить, что это могло произойти в реальной жизни и просто не могут оценить всю глубину и тяжесть этой памяти.

Я думаю, что современная молодежь просто не хочет понимать, что с нами произошло, они стали менее сострадательными. Но я рада, что у них не было возможности пережить то, что пережили мы.